Первые туфли

Александра Савина родилась в 1921 году. Малой родины в прежнем – сельском – обличье уже нет. Деревенскую натуру накрыло половодьем индустриализации. Угледобыча, строительство химкомбината и ГРЭС перекроили изрядный кусок Тульской области. Деревня Ивановская после отселения жителей была поглощена быстро растущим городом, который получил имя Новомосковск.
Взрослые члены семьи семилетней Саши и прежде отходничали в Ленинграде. Дети тоже стали горожанами, собравшись ‘под крылом родителей. Жили в коммуналке. На 16-ти квадратах было прописано десять человек. Александра Гаврииловна, сохранившая замечательную ясность ума и цепкую память, с легкостью рисует картинки быта Северной столицы, которая, словно гигантский насос, всасывала в свое коммунальное чрево сонмы переселенцев.
Родовую избу пришлось продать. Отец, съездивший в деревню для совершения сделки, вернулся с 20-килограммовым боченкам меда. Сладкие воспоминания остались на всю жизнь. Ожог острым соленым перцем экс-ленинградка тоже прекрасно помнит. Угостила соседка, тетя Паша, жившая с китайцем. Своему жидкобородому супругу она каждый вечер подавала миску этого экзотического явства. А другие соседи, татары, держали под лестницей чан солонины. Это была конина, которая благодаря крутому посолу, могла храниться месяцами.
Лучшие мгновения довоенной жизни связаны с мандолиной. Музыкальная от природы Саша посещала струнный кружок. С легкой руки брата Гаврика, самого одаренного в семье. Он первым открыл для себя очарование неаполитанских мотивов. Предпочел грустной великорусской песне итальянскую мелодику, пронизанную солнцем. Саша потянулась за ним. Успехи старательной девочки были замечены. На втором году занятий ее вместе с Гавриком пригласили на конкурс юных дарований. «Санта Лючия», «Вернись в Сорренто», другие наигрыши кружковцев были благосклонно приняты городским жюри. Брату присудили первое место, Саше – второе. Гаврик получил в качестве награды ручные часы марки «Павелъ Буре», она стала обладательницей изящного английского джемпера.
Генеральным спонсором конкурса, как бы мы сейчас сказали, был Торгсин, Всесоюзный синдикат, заточенный на обслуживание иностранцев и советских граждан, располагающих золотовалютными ценностями. Лотки торгсиновских магазинов намывали драгметалл для форсированной индустриализации, успешно конкурируя с внешнеторговыми оборотами леса, зерна и нефти. Расцвет спекулятивного государственного механизма пришелся на голодные годы начала 30-х. В обмен на боны по цене лома принимались и музейного качества драгоценности у «лишенцев» из благородных, и нательные кресты у крестьян, страдающих от хронического недорода пашни. За 5 лет с помощью Торгсина было мобилизовано 25 миллиардов долларов в ценах нашего времени. Их хватило, чтобы построить топовую десятку гигантов социалистической индустрии уровня Горьковского автозавода и Днепрогеса.
Ценой промышленного рывка была тотальная бедность народа. Александра Гаврииловна вспоминает, с каким нетерпением все ее ровесники ждали обмундировочных поездок к обувщикам и швейникам. Институт шефства работал так. Ленинградский завод «Госметр», закрепленный за школой на Лиговке, договаривался с ближайшими фабриками. Привозил поклассно ребятишек. Со школяров снимали мерку и затем шили на деньги шефов сапожки и ученическую форму. На детях одежда и обувка быстро изнашивались, обрастали штопкой, заплатками, прочими починочными метками. А в подростковом возрасте вопрос «чистых перышек» становится первостепенным. Главным днем календаря для пионерии той поры был день получения школьных обнов.
Но даже этот трижды светлый праздник не мог сравниться с появлением в гардеробе расцветающей Саши первых девичьих туфель. Их она получила в подарок от мамы, когда перешла в шестой класс. В начале летних каникул. Казалось бы, форси сколько душе угодно, выбивай каблучками счастливую морзянку. Но девочка продолжала бегать в разношенных школьных сапожках, а туфли надевала в исключительных случаях. Берегла. Бывало, достанет из обертки, полюбуется на обводы и глянец, сдует пылинки – и снова заворачивает…

Сладкая зола

К июню 41-го Саша успела выйти замуж, родить ребенка. Виктор, ее избранник, работал токарем на Кировском заводе. Она сидела за кассовым аппаратом в булочной.
Муж попал в первую волну эвакуации. Оборонной промышленности нужны были квалифицированные станочники. Их вместе с оборудованием промпредприятий вывозили на восток. В сентябре ленинградские металлисты уже были расквартированы в Свердловске, нынешнем Екатеринбурге. Саша с двухлетней дочкой оставалась в Ленинграде, вокруг которого смыкалось кольцо блокады.
Фашисты не стали брать город приступом. Берегли личный состав. Зато на артналеты и удары с воздуха средств не жалели. Александра Гаврииловна хорошо помнит, как полыхали провиантские склады с неприкосновенным запасом. Для немецкой авиации такие объекты были важнейшими целями. По изуверскому плану нацистов огонь шел в авангарде разрушения Невской твердыни. А дело должны были довершать голод и холод.
Люди, видевшие, как языки пламени уничтожают сотни тонн продовольствия, готовы были броситься в самое пекло. Чтобы положить в карман горсть крупы или муки. Чтобы спасти хоть что-то. Потому что карточки блокадников могли отложить на какое-то время смерть, но не спасали от нее. Солдатам первой линии полагалось 500 граммов хлеба в сутки. Рабочим – 250. Служащим, иждивенцам и детям до 12 лет – 125. Речь не о таких буханках, что продаются в магазинах сейчас. Это был эрзац-продукт, наполовину состоящий из подручных примесей и почти несъедобный.
В огне гибла надежда на спасение. Однако армейская охрана никого не подпускала к цейхгаузам царской постройки. И невольно становилась сообщницей пожара-мародера. Солдаты действовали по законам военного времени. У них был приказ в случае неповиновения толпы стрелять на поражение. Но их подсудность присяге заканчивалась там, где начиналась хлебная зола. Когда пожарище остывало и оцепление снималось за ненадобностью, изможденные горожане подтягивались к складам. Голод был сильнее доводов рассудка. Блокадники садились и начинали просеивать сквозь трясущиеся, высохшие до синевы пальцы провиант, превращенный в черный летучий песок. Он отдавал углем и горчил, а полуживые люди упрямо пытались его есть. Им казалось, что если не эта, то следующая горсть будет съедобнее и слаще. Они надеялись, что ненасытный огонь оставил им хоть какие-то крохи…
Блокада Ленинграда продолжалась 872 дня. Она началась 8 сентября 41-го. Но уже неделей раньше власти запретили свободную торговлю продуктами питания. В октябре люди стали голодать, в ноябре вести счет погибшим от истощения. При довоенной норме смертности 3 тысячи человек в январе-феврале 42-го умирало по 130 тысяч. Затем помесячные потери стали снижаться. Не потому, что появились сытые. Просто город приближался к страшному балансу грузовых возможностей «дороги жизни», по которой доставлялось продовольствие в осажденный Ленинград, и числа выживших блокадников. Март – 100 тысяч смертей. Май – 50. Июль – 25. Сентябрь – 7 тысяч. За первый, самый тяжелый год истребительной осады в Ленинграде погибло около 800 тысяч человек.
В этом мартирологе 15 родственников Александры Савиной. Отец, мать, братья, их жены, племянники. Голод забрал десятерых, пятеро сложили голову в ополчении. Сашу и ее двухлетнюю дочь спасла эвакуация. В декабре 41-го их вывезли по зимнику Ладоги в тыл. В это время скоропостижная смерть на улицах Ленинграда была обычным делом. Человек падал и не вставал. Похоронные команды ежедневно подбирали около сотни мучеников блокады.
О том, как уходили в последний путь близкие люди, Александре Гаврииловне в победном 45-м рассказал младший из четырех братьев Василий. Отец отмучился 19 января. Через несколько дней Гаврик, студент дирижерского отделения Ленинградской консерватории, повез его на санках на кладбище. Вернуться домой сил не хватило, упал недалеко от дома. Мать и 14-летний Василек, учащийся ремесленного училища, нашли его, привезли в коммуналку. Гаврика била дрожь. Но дров не было. Комната давно не отапливалась. В окно, заколоченное фанерой, несло могильной стужей. «Вася, – прошептал бескровными губами старший брат, – мне бы ноги согреть.» Младший спрятал в запазухе ледяные ступни умирающего, укутал их фэзэушной шинелью. «Спасибо, Вася,» – сказал старший брат. И затих. И не стало Гаврика…
В свои 92 Александра Гаврииловна не по годам энергична и деловита. Всем довольна. Ни на что не жалуется. Разве что на некоторых нерадивых мамаш, которые плохо глядят за своими чадами. Уронит ребенок булочку или печенье на землю – и никому до хлеба под ногами нет дела. Блокаднице видеть такое больно. В Ленинграде этот кусочек мог бы спасти жизнь человека. «Напишите, – сказала она, прощаясь, – чтобы молодежь бережней обращалась с хлебушком. А то не по-людски как-то. И стыдно перед теми, кто на Пискаревском и других блокадных погостах лежат…»
Владимир ФАКЕЕВ
Фото Николая Авсеева